Неточные совпадения
— А пан разве не
знает, что Бог на то создал горелку, чтобы ее
всякий пробовал! Там всё лакомки, ласуны: шляхтич будет бежать верст пять за бочкой, продолбит как раз дырочку, тотчас увидит, что не течет, и скажет: «Жид не повезет порожнюю бочку; верно, тут есть что-нибудь. Схватить жида, связать жида, отобрать все деньги у жида, посадить в тюрьму жида!» Потому что все, что ни есть недоброго, все валится на жида; потому что жида
всякий принимает за
собаку; потому что думают, уж и не человек, коли жид.
У него уже была своя пара лошадей и кучер Пантелеймон в бархатной жилетке. Светила луна. Было тихо, тепло, но тепло по-осеннему. В предместье, около боен, выли
собаки. Старцев оставил лошадей на краю города, в одном из переулков, а сам пошел на кладбище пешком. «У
всякого свои странности, — думал он. — Котик тоже странная, и — кто
знает? — быть может, она не шутит, придет», — и он отдался этой слабой, пустой надежде, и она опьянила его.
— Верю? — крикнул дед, топнув ногой. — Нет,
всякому зверю поверю, —
собаке, ежу, — а тебе погожу!
Знаю: ты его напоил, ты научил! Ну-ко, вот бей теперь! На выбор бей: его, меня…
Во-вторых, в охотах, о которых я сейчас говорил, охотник не главное действующее лицо, успех зависит от резвости и жадности
собак или хищных птиц; в ружейной охоте успех зависит от искусства и неутомимости стрелка, а
всякий знает, как приятно быть обязанным самому себе, как это увеличивает удовольствие охоты; без уменья стрелять — и с хорошим ружьем ничего не убьешь; даже сказать, что чем лучше, кучнее бьет ружье, тем хуже, тем больше будет промахов.
Всякий охотник
знает необходимость легавой
собаки: это жизнь, душа ружейной охоты, и предпочтительно охоты болотной, самой лучшей; охотник с ружьем без
собаки что-то недостаточное, неполное! Очень мало родов стрельбы, где обойтись без нее, еще менее таких, в которых она могла бы мешать.
Зная, что у нас много водится дичи, он привез с собой и ружье, и
собаку, и
всякий день ходил стрелять в наших болотах, около нижнего и верхнего пруда, где жило множество бекасов,
всяких куликов и куличков, болотных курочек и коростелей.
Я не только любил смотреть, как резвый ястреб догоняет свою добычу, я любил все в охоте: как
собака, почуяв след перепелки, начнет горячиться, мотать хвостом, фыркать, прижимая нос к самой земле; как, по мере того как она подбирается к птице, горячность ее час от часу увеличивается; как охотник, высоко подняв на правой руке ястреба, а левою рукою удерживая на сворке горячую
собаку, подсвистывая, горячась сам, почти бежит за ней; как вдруг
собака, иногда искривясь набок, загнув нос в сторону, как будто окаменеет на месте; как охотник кричит запальчиво «пиль, пиль» и, наконец, толкает
собаку ногой; как, бог
знает откуда, из-под самого носа с шумом и чоканьем вырывается перепелка — и уже догоняет ее с распущенными когтями жадный ястреб, и уже догнал, схватил, пронесся несколько сажен, и опускается с добычею в траву или жниву, — на это, пожалуй,
всякий посмотрит с удовольствием.
— Молчи, холоп! — заревел он громким голосом. — Ты смеешь грозить мне!..
Знаешь ли ты, бродяга, что я могу
всякого колдуна, как бешеную
собаку, повесить на первой осине!
— А ты, Серафима, чем лаять да выть, подобно
собаке, человечий свой образ береги, со
всяким зверем не якшайся: выбери себе одного кого — поласковее да поумнее — и живи с ним! Не девушка, должна
знать: мужчине
всякая баба на час жена, стало быть, сама исхитрись сдержку поставить ему, а не стели себя под ноги
всякому прохожему, уважь божье-то подобие в себе!
Ох, и люта же тоска на бродягу живет! Ночка-то темная, тайга-то глухая… дождем тебя моет, ветром тебя сушит, и на всем-то, на всем белом свете нет тебе родного угла, ни приюту… Все вот на родину тянешься, а приди на родину, там тебя
всякая собака за бродягу
знает. А начальства-то много, да начальство-то строго… Долго ли на родине погуляешь — опять тюрьма!
— Да лекарь-от из немцев аль бусурманин какой… У людей Великий пост, а он скоромятину, ровно
собака, жрет… В обители-то!.. Матери бунт подняли, сквернит,
знаешь, им. Печки не давали скоромное-то стряпать. Да тут у нас купчиха живет, Марья Гавриловна, так у ней стряпали… Было, было
всякого греха!.. Не сразу отмолят…
Смотрим в горящие бездны,
Что-то хотим разгадать,
Но усилья ума бесполезны, —
Нам ничего не
узнать.
Съевший в науках
собакуНам говорит свысока,
Что философии
всякойЦеннее слепая кишка,
Что благоденствие наше
И ума плодотворный полет —
Только одна простокваша
Нам несомненно дает…
Разве же можно поверить
В эту слепую кишку?
Разве же можно измерить
Кишкою всю нашу тоску?
Называешься человеком, а
всякой собаке завидуешь, что она лает себе на прохожих и не
знает, что там господа немцы выделывают с господами русскими, и наоборот.